Для Рената Семёнова выставка, открывшаяся в Абаканской картинной галерее, особая. Посвящена она творчеству его родителей — Михаила Михайловича и Валентины Витальевны. Она так и называется: «Михаил и Валентина Семёновы. К 70-летию художников» [0+]. К 70-летию, которое стало важной вехой для сына, тоже художника, и просто человека, неравнодушного к искусству.

— Ренат, как бы вы охарактеризовали работы Михаила Михайловича и Валентина Витальевны? Я понимаю, что в двух словах не расскажешь, и тем не менее.
— Основательность и уникальность. Это если в двух словах. А вообще, всё, что выходило из их рук, не похоже на произведения других. По большей части это слепок их души. Папа как-то сформулировал принцип, лежащий в основе любого искусства: чистота помыслов. Это так верно. Без неё всё рассыпается, превращается в имитацию. Надо понимать, что мы творим не на пустом месте, ведь были и другие. И раз ты дерзаешь сказать своё слово, оно должно быть честным. У нас нет права на халтуру, поскольку фальшь оскорбляет сам предмет разговора. Родители в этом смысле были всегда честны.

— В рамках одной выставки сложно показать всё разнообразие творчества ваших родителей. На чём хотелось сконцентрировать внимание зрителей?
— На том, что никто не видел. Что долгие годы хранилось как воспоминание, как свидетельство пройденного пути. Я имею в виду графику. Когда смотришь на эти листы сейчас, понимаешь: так уже редко рисуют. Хотя обучают, вроде бы, тому же самому. Это как в кино: может быть только одна «Война и мир» и даже «Анна Каренина»… Есть в экспозиции работы, которые можно было увидеть на семейной выставке «Династия» 20 лет назад, как раз к 50-летию родителей. Мама тогда не могла прийти на открытие, я должен был её заменить, но по каким-то мелким институтским делам тоже не пришёл… Так вышло, что отец был один. Думаю, это сильно ранило его, ведь он выткал столько гобеленов по моим эскизам. Сами по себе эти картинки были эпизодами, не больше, а тут они становились вещью… Я его подвёл тогда. Вообще, я мало сделал, чтобы теперь гордиться собой. Можно было столько у них перенять, можно было в конце концов вести дневник, чтобы фиксировать нашу тогдашнюю жизнь… Но кто об этом думает, когда жизнь идёт в привычном русле?

— Родители всегда были вместе: и в быту, и в работе?
— Да, одно плавно перетекало в другое. Многие вещи делались здесь же, дома: тут же и гобелены ткались, и заготовки «птиц счастья» вымачивались в баке… Утром встанешь — мама ночью что-то вырезала, какую-нибудь часть скульптурки. Кивнёшь: мол, здорово — и дальше пошёл. Пока сам не попробуешь, не поймёшь, насколько это сложно.

— Ваши родители окончили Абрамцевское художественно-промышленное училище. Они познакомились во время учёбы?
— Да, в Хотькове. Папа поступил на год раньше. Когда мама там появилась, долго поглядывал издалека… А потом как-то показал работу на студенческой выставке, все маму спрашивали: «Ты что, Семёнову позировала?» Так он на себя её внимание обратил, а дальше — почти полвека вместе…

— Удивительно… Вы как-то упоминали, что они много работали совместно. Сувениры, панно, гобелены — это лишь часть того, что было создано?
— Конечно. Многое осталось лишь в фотографиях, многое утрачено. Декоративно-прикладное творчество почти не представлено, а ведь они привнесли в Хакасию резьбу по дереву, до этого здесь ничего такого не было. Папу специально командировали в Эрмитаж изучать экспонаты из собрания Мессершмидта, чтобы на их основе запустить производство сувениров. А в Эрмитаже Михаилу Михайловичу принесли две деревянные плашки. И всё… Так что пришлось разрабатывать национальную резьбу с нуля. Тот орнамент, который теперь считается традиционным, фактически придумали мама с отцом. Я этого ничего на выставке не показываю — нет места. Не нашлось его и для интерьерных эскизов, а родители много сделали в этой области. Оформление кафе «Айра», «Лакомка», гостиницы «Хакасия», театра «Сказка», центрального рынка… Всего не перечислишь. Причём их работы — не только в Хакасии: один период папа плотно сотрудничал с архитекторами на Кавказе, что-то должно сохраниться в Кисловодске, Минеральных Водах…

— Вы тоже стали художником, но, насколько я понимаю, ушли в совершенно другую область. Каждому своё?
— Наверное. Хотя, я надеюсь, что когда-нибудь приду и к скульптуре. Рисовать, как папа, мне уже не научиться, но в живописи ещё есть заделье лет на 50…

— У родителей при их занятости оставалось время на воспитание детей?
— Всё как-то само собой устраивалось. Мы ведь были «садиковые» дети и дорожили вниманием взрослых: существовала субординация. Сестра Маша после восьмого класса поступила в то же Абрамцевское училище и с тех пор живёт в Москве, Подмосковье. Я как-то сам образовывался — рисовал всё время.

— Два творческих человека в семье — это, наверное, не так просто. Кто-то же должен и бытом заниматься.
— Тут проблем у нас не было. Папины ремонты всегда проходили по вдохновению.
В то время, когда каждую деревяшку приходилось доставать, он умудрялся делать мебель, витражные окна… Мы с сестрой всегда были красиво одеты — мама это умела: она и шила, и переделывала вещи, чтобы из ерунды получилось что-то стильное. Самые трудные годы конца 80-х — начала 90-х, когда страна стояла на краю, я не ощущал этого. Родители сглаживали любую нужду. Да, мы стояли в очередях, но у них всегда было что-то более важное, чем хлеб: может, поэтому он и не переводился.

— Ваш отец в разное время был председателем Союза художников Хакасии, директором Абаканской картинной галереи.
— Да, два или три срока возглавлял Союз художников Хакасии. Платил себе смешную зарплату, чуть ли не как дворнику, чтобы художникам не поднимать плату за мастерские. В картинной галерее все картины на выставках развешивал сам. При нём художники были дружны: все праздники, юбилеи отмечали вместе, не сидели по своим каморкам.

— Говорят, что время, которое Валентина Витальевна преподавала в Абаканской художественной школе, можно смело назвать «золотыми страницами» в её истории.
— Совершенно справедливо. Её воспитанники побеждали в конкурсах по всему миру, делали такие сложные, масштабные вещи, на какие не всякий взрослый решится. Участвовали в проектах Фонда культуры, возглавляемого Никитой Сергеевичем Михалковым, рисовали для почтовых марок, выпускали календари… Многие из её учеников в дальнейшем связали свою жизнь с искусством.

— Ваша мама, насколько я знаю, ещё и стихи писала.
— Да. Редко, но профессионально. Её отец, мой дедушка, был в этом плане одарён, два моих дяди стали журналистами, другой — тоже писал стихи.

— Это и вас не миновало.
— С юности что-то делаю в этом направлении. Ещё в школе наткнулся на стихи Бродского: «…тщетно драхму во рту твоём ищет усталый Харон,// тщетно кто-то трубит наверху в свою дудку протяжно.// Посылаю тебе безымянный, прощальный поклон// с берегов не известно каких. Да тебе и не важно…» Помню, в институте, кажется, в ту зиму, когда Бродского не стало, я взял в читальном зале том его избранного — и был оглушён. Я ничего не понимал, перечитывал стихи по два, по три раза, пытаясь понять, как это сделано… Поэзия Бродского — это великая школа мастерства и мужества. Тут, конечно, можно долго рассуждать… Но не в этот раз.

— Возвращаясь к выставке… Какое впечатление должны вынести зрители от увиденного?
— Ощущение основательности. Покоя или даже радости. По-моему, Островский говорил: «Искусство бессильно только над душами изжившимися; но над ними и всё бессильно». Думаю, родительская выставка мало кого оставит равнодушным. Возможно, кто-то вдохновится их примером и, если не возьмёт в руки карандаш или кисть, то хотя бы что-то пересмотрит в себе.

Беседовал
Александр ДУБРОВИН